Хотела сначала просто выложить для сравнения три цитаты, потом начала их сверять, и какой-то неочевидный переход получается от одной к другой. Три автора о древних греках. Так вот, у Зелинского древнегреческая религия - лучшее, что могло случиться с человечеством. Он очень правильно пишет в самом начале про неверное восприятие, о прелестных масках, за которыми - пустота, а не бездны:

вот это вот"Среди всех так называемых «языческих» религий нет ни одной, которая была бы нашей интеллигенции в одно и то же время и так хорошо известна и так глубоко неизвестна, как древнегреческая. Это может показаться парадоксальным, и тем не менее это так.

Ее известность — осадок двух эпох. Во-первых, эпохи французского классицизма (не будем заглядывать далее) XVII в. с его культом греческой мифологии и в поэзии, и в изобразительном искусстве, и во всей тогдашней «галантной» жизни. Как известно, этот классицизм перекинулся и к нам, изучение греческой мифологии стало обязательным предметом несложного образования немногочисленной русской интеллигенции, и краткое греческое руководство Аполлодора стало первой грекоязычной книгой, переведенной и напечатанной по-русски по приказу самого императора Петра I. Отсюда популярность греческих богов — правда, по традиции того же французского классицизма, более в их латинских наименованиях. Они положительно вытеснили из сознания людей христианских святых; и верующий интеллигент, для которого и св. Пантелеймон, и св. великомученица Варвара, и даже сам св. Николай Чудотворец были лишь простыми, хотя и произносимыми со священным трепетом именами, — соединял в то же время очень определенные представления с Зевсом-Юпитером и Герой-Юноной, со строгой Палладой-Минервой и легкомысленной Афродитой-Венерой, с воинственным Марсом и хитрым Меркурием.

Определенные, без сомнения; только правильные ли? Вот вопрос. И ответить на него приходится: нет, безусловно неправильные. Именно популярность греческой мифологии была сильнейшей помехой пониманию греческой религии: она была одной из главных причин того, что эту греческую религию, как таковую, отказывались принимать всерьез. Тон задавал Овидий, певец галантного Рима эпохи Августа, столь родственной по настроению веку французского короля-Солнце; а в роскошном цветнике его «Метаморфоз» можно было найти какой угодно аромат, кроме религиозного. Неисправимый волокита Юпитер, ревнивая и сварливая Юнона, вороватый Меркурий, кокетливая Венера, склонный к выпивке Вакх — помилуйте, какая же это религия!"


Он пишет о том, что вся природа - живая, не только сама по себе, но и в тысячах божеств в ней, и эллин никогда не чувствовал себя одиноким. Но у него это золотой сон, идеальный мир, где богов любят, а не боятся (да,да, да), и это его золотое время. После этого хорошо идут такие цитаты из Грейвса:

"В искупление смерти Гиппаса в Орхомене ежегодно празднуют праздник под названием Агриония («побуждение к дикости»), на котором избранницы сначала делают вид, что разыскивают Диониса, а затем, сойдясь на том, что он пребывает где-то в обществе муз, садятся в кружок и загадывают друг другу загадки до тех пор, пока из храма Диониса не выбежит жрец с мечом и не убьет ту из них, которую поймает первой."

Еще одна пара. Зелинский:

"Как и в чем объявляется бог? В силе, отвечают одни; в знаменательной загадочности, отвечают другие, в устрашающем безобразии, отвечают третьи. И вот индиец изображает своего бога многоруким; египтянин своему дает голову шакала, ибиса и т. д.; дикарь представляет своего с исковерканным лицом и с клыками. Один только эллин ответил: бог объявляется в красоте."

И Бахмутский:

"Греческий бог не отличается добротой, он — не образец нравственности. Он — воплощение красоты. Всё греческое искусство — это попытка изобразить божество как некий высокий образец, совершенное выражение прекрасного.
...
Люди страдают, умирают, для них война — это трагедия. А боги смеются. Для них это игра. Им ничто не угрожает. Кстати, гомерический хохот вошёл в пословицы. Этим завершается первая песнь «Илиады»: боги смеются.